Главная
"Авеню" >>
Электронная библиотека
>>
Римское право
§ 117. Толкование договора
378. Противоречие между словами и намерением сторон. По мере
развития торговых отношений и связанного с этим осложнения отдельных договоров
возникает новая проблема.
Возможно несоответствие или противоречие между внешним
выражением договора и тем, что сторона действительно имела в виду. Ответ давался
простой:
Qui aliud dicit quam vult, neque id dicit, quod vox
significat, quia non vult, neque id quod vult, quia id non loquitur (D. 29. 5.
3).
(Кто говорит одно, а хочет другого, тот не говорит того, что
означают его слова, потому что он этого не хочет, но и не говорит того, что
хочет, потому что он не те слова говорит.)
Одним словом: что он сказал, того он не хочет, а что хочет,
того он не сказал; стало быть, договор не состоялся. Но греческая культура
подходила к делу тоньше. В "Риторике" Аристотеля (1. 13. 17) мы читаем: "Нужно
обращать внимание не на слово (logos), а на намерение (dianoia)". Правда, это
касалось закона, и римские юристы также восприняли это в отношении толкования
закона и устами Цельза сказали:
Scire leges non hoc est verba earum tenere, sed vim ac
potestatem (D. 1. 3. 17).
(Знание законов не в том состоит, чтобы соблюдать их слова, а
силу и значение.)
Из области толкования закона эта мысль была перенесена в
область толкования договора, поскольку сторона legem contractui dicit -
провозглашает закон договора (D. 19. 1. 13. 26); еще раньше эта мысль получила
применение при толковании воли наследодателя, выраженной в его завещании. Борьба
между словом и волей стороны проходит через всю классическую юриспруденцию;
начало этой борьбы ярко изображено Цицероном (Об ораторе, 2. 32) в рассказе о
громком наследственном процессе, так называемая causa Curiana, в котором в
качестве адвоката участвовал знаменитый юрист старой школы "veteres", бывший
консул и верховный жрец Квинт Муций Сцевола и на другой стороне известный оратор
Красс. Поскольку это дело знаменует поворотный пункт в истории толкования
договора, стоит на нем несколько остановиться.
379. Causa Curiana. Некто оставил завещание, в котором
написал: "Если у меня родится сын и он умрет, не достигнув совершеннолетия, то я
желаю, чтобы Курий был моим наследником". Случилось так, что сын вовсе не
родился. Сцевола доказывал, что по буквальному тексту завещания Курий в данном
случае не имеет прав, а наследство должно перейти к наследникам по закону. Красс
ссылался на волю завещателя, на смысл завещания и отстаивал права Курия. Дело
происходило около 90 г. до н.э. в эпоху Суллы, когда Цицерон был еще юношей. В
передаче Цицерона, юрист Сцевола говорил de antiquis formulis - о древних
формулах права, de conservando iure civili, о необходимости соблюдать
консервативное начало в гражданском праве, что -
captivum esset populo quod scriptum esset neglegi et opinione
quaeri veritatem.
(было бы ловушкой для народа, оставив в пренебрежении
написанный текст, заниматься розыском воображаемой воли завещателя.)
Это означало бы -
in verbis captio si neglegerentur voluntates.
(в словах-то и заключается ловушка, если оставить без
внимания волю.)
В дальнейшей речи Красса слышатся слова, выросшие, вероятно,
на почве ius gentium в условиях развитой торговли:
Aequum bonum sententias voluntatesque fueri.
(Справедливость требует, чтобы мысли и воля соблюдались.)
По мнению Красса, разделяемому Цицероном, ничего путного не
получится, si verba non rem sequeremur - если мы будем руководиться словами, а
не существом.
Тут, вероятно, отразилось основанное на законах грамматики
высказывание греческой философии: "Учение и исследование следует вести не на
основании имен и слов, но гораздо более на основании существа" (Платон, Кратил,
439 г.).
Со времени Цицерона и causa Curiana противопоставление
толкования буквального и толкования по смыслу и намерению стало общепринятым у
юристов.
Цицерон нам рассказывает, что это противопоставление вошло в
результате causa Curiana в школьный обиход его дней.
Pueri apud magistros exercentur, cum alias scriptum alias
aequitatem defendere docentur.
(Мальчики у учителей упражняются на том, что одни учатся
защищать написанный текст, а другие - справедливость.)
380. Высказывания источников о противоречии слов и намерения.
Интересно проследить по источникам борьбу этих двух начал в договорном праве.
Обратимся сначала к договорам торгового оборота:
In emptis et venditis potius id quod actum, quam id quod
dictum sit, sequendum est (D. 18. 1. 6. 1. Pomponius).
(В договоре купли-продажи нужно больше обращать внимание на
то, что имелось в виду, чем на то, что было сказано.)
Эта традиция восходит к Крассу, в отличие от другой точки
зрения, восходящей к Квинту Муцию Сцеволе:
Interdum plus valet scriptura quam peractum sit (D. 33. 2.
19. Modestinus).
(Иногда больше значит написанный текст, чем намерения
сторон.)
В особенности это имело место в тех случаях, когда речь шла
не просто о словах, а о торжественных формальных словах - verba sollemnia.
Однако по мере роста торгового оборота и завоевания Римом
обширных рынков средиземноморского бассейна договоры строгого права (stricti
iuris) уступают место так называемым договорам доброй совести (bonae fidei
contractus); вместе с тем торжествует та точка зрения, которая дает предпочтение
намерению сторон.
Лучше всего эту мысль выразил Папиниан сначала в отношении
завещаний, а затем и в отношении договоров:
In conventionibus testamentorum voluntatem potiusquam verba
considerari oportet (D. 35. 1. 101).
(В условиях завещаний следует принимать в соображение волю в
большей степени, чем слова.)
Та же мысль в отношении договоров:
In condicionibus contrahentium voluntatem potius quam verba
spectari placuit (D. 50. 16. 219).
(В соглашениях договаривающихся сторон было признано важным
обратить внимание больше на волю, чем на слова.)
381. Противоречие правовой строгости и милосердия. В
позднейшей стадии развития, в византийскую эпоху, на смену противопоставлению verba - voluntas или dicta - acta (сказанное и желаемое) приходит другая пара
понятий; с одной стороны - subtilitas iuris, rigor iuris - юридическая тонкость,
строгость права, а с другой стороны - id quod humanius, benignius est - более
человечное, более благожелательное. То новое, что классическим юристам в эпоху
расцвета принципата представлялось как bonum et aequum - добрым и справедливым,
т.е. соответствующим вновь выросшим интересам оборота, то в переводе на язык
эпигонов (потомков) в эпоху идущего к гибели рабовладельческого хозяйства носит
название человечного, благожелательного.
Не следует забывать, что слова милосердия и гуманности
являются в значительной мере данью пышной византийской фразеологии. Памятуя о
милосердии, византийцы не забыли и о практической пользе. "Tam benignius quam
utilius" (чем полезнее, тем благосклоннее) - гласит поздняя прибавка к
классическому тексту. А римский рабовладелец руководился "гуманностью" лишь в
тех случаях, когда это не расходилось с его интересами.
Еще в конце I в. н.э. составитель руководства по сельскому
хозяйству Колумелла писал, что в отдаленных имениях выгоднее работать через
мелких арендаторов, чем трудом рабов, и дает такой совет:
Comiter agat cum colonis nec dominus tenax esse iuris sui
debet (Columella, De re rustica, 1. 7. 1 - 7).
(Пусть хозяин предупредительно обращается с мелкими
арендаторами и пусть не держится цепко за свои права.)
И Колумелла в свое время находил, что порою на смену rigor
iuris, tenacitas, должна приходить comitas. Но юристы стояли на страже интересов
господствующего класса и зорко следили за тем, чтобы кротость и милосердие
(comitas, benignitas) не переходили определенных границ. Не случайно сохранились
в Дигестах характерные слова:
Liberalitatem captiosam interpretatio prudentium fregit (D. 2. 15. 5).
(Заманчивое великодушие было сломлено толкованием юристов.)